полкило пряников

что-то явно изменило меня в другую сторону.

в какую-то другую, совершенно противоположную сторону.

может быть, это что-то, называется просто жизнь.

Раньше я плакала, кажется, совсем мало. Практически не плакала вообще.

А теперь слезы капают из глаз просто сами... И я вдруг понимаю, что ведь плачу. И это не какие-нибудь истерические рыдания или глупая несдержанность, к чему испытываю крайнее презрение. Просто чувствую как по правой щеке катится слеза. Потом вторая. Медленно, тихо, никто даже не видит. В такие минуты внутри обычно просто пусто, в голове с бешеной скоростью носятся леденящие мысли, нет бушующих вырывающихся с криком эмоций, трудно говорить, и я ничего не хочу. Но эти слезы остановить тоже не могу.

Выходит, нет людей, которые не плачут (и это я тоже поняла в какой-то определенный момент), просто некоторые еще не достигли своего предела... С ними еще не случилось то, от чего бы капали слезы, которые нельзя остановить. Я свою границу переступила, наверное, в тот момент, когда лето стало осенью... А теперь про один случай.

Так уж выходит, что из-за дурацкого графика дня, за последнюю неделю моим самым популярным блюдом на обед, стала свердловская булочка, купленная в хлебном на 40 лет октября. Идти по холодным улицам и отщипывать кусочки от свердловской булочки, а потом медленно класть их в рот и чувствовать как нежное мягкое тепло спускается вниз - это вобще отдельный особенный ритуал моей жизни.

И вот, один раз я зашла в хлебный за этой самой булочкой. В моем дне появилось пять минут надежды, пять минут для тото, чтобы побыть в теплом помещении, погреться, успокоить голодное существо внутри, и потом снова бежать в очередной пункт назначения. Я зашла и стала в конец очереди, состоящей из четырех человек. Прямо передо мной, друг за другом, стояли две женщины. Судя по тому, как они позже переглядывались, это были мать и дочь. А может мне просто показалось. Ничем не примечательный мужчина средних лет у самой кассы что-то купил и быстро вышел из магазина. Произошло небольшое, чуть даже радостное оживление, которое всегда обычно сопутствует продвижению очереди... И тогда я увидела ЕГО.

Это был человек - пожилой мужчина, старик. Просто старик. Я даже не знаю, как много ему лет, наверное, очень много. Я смотрела на него и понимала - он очень плохо видит, он практически не слышит, он с трудом передвигается. Он просто еле дышал. Но он был явно жив. Настолько отчаянно жив, что у меня началась какая-то паника.

Когда живешь в каком-нибудь маленьком и особенном (а Пятигорск, несомненно, обладает такой особенностью) городе в течение очень многих лет, можно не сомневаться, что когда-нибудь обязательно поймешь, что уже очень много знаешь про его жителей. Вот и я просто поняла, что знаю этого старика. Без преувеличений, я видела его десятки, а может и сотни раз. Он всегда выглядел одинаково - просто сидел на маленькой табуреточке где-нибудь в центре города и играл на баяне старые песни. Он всегда был одет в одно и то же, его поза не менялась в течение многих лет, а к баяну был навсегда привязан тот самый серый пластмассовый стаканчик, в который со звоном должны опускаться монетки.

В моем сознании навсегда закостенел образ этого человека, таким, каким он являлся всегда, вплоть до этого дня. И вдруг он стоит передо мной - такой живой, такой другой. Высокий, прямой, гордый.

Дрожащими пальцами он протягивал продавщице блестящую новую купюру номиналом в сто рублей.

"Монетки" - неожиданно промелькнуло в моей голове. "Наверняка очень много грязных монет превратилось в эти сто рублей". Необоснованно, глупо, действительно.

- Мне, пожалуйста, восемь батонов дайте...

Тогда я подумала, что он на самом деле беден. Беден страшно. Он не покупает ничего кроме хлеба.

- Да... Восемь батонов. И еще два пакета. Ведь у вас можно купить ДВА пакета?

Продавщица явно не понимает, в чем дело:

- Естественно, можно...

- Хорошо, что можно два, да... Не то что во время войны - ничего не было... И пакеты нигде достать нельзя было...

Его голос тихий, хриплый, но прекрасно слышно каждое слово.

- Еще что-то брать будете? - перебивает сухой голос продавщицы.

- А сколько остается? скажите, сколько сдачи остается? - его лицо выражает напряженность,беспокойство, усталость.

- Шестнадцать рублей...

Снова по выражению его лица становится понятно, что старик очень плохо слышит. Женщины впереди меня раздраженно переглядываются... Продавщица тоже начинает терять терпение и даже не старается скрыть это:

- Шестнадцать рублей! Шестнадцать!

Старик понимает её.

- А на килограмм пряников хватит..? - сумасшедшая дрожащая надежда. А может просто мое больное сознание слышало то, чего не было.

- Нет, не хватит, - женщина за кассой равнодушно машет головой.

- А на полкило..? - теперь мне уже точно не кажется.

- Нет. Возьмите вашу сдачу, - она протягивает ему оставшиеся деньги.

- Да, спасибо...

И тогда старик начинает говорить... еще тише, чем раньше, но все слышат его слова еще острее. Теперь он обращается сам к себе:

- Ишь, старый дед, пряников захотел...

Он никого не обвинял, не жаловался, не возмущался. Он был едва ли огорчен. Просто немного опечален фактом.

Он отошел со своими пакетами, а я осталась стоять. Я даже не видела, что он делал дальше, я просто стояла в каком-то полном опустошении, в пустоте, в голове одна за другой мчались сумасшедшие мысли.

Я, конечно. понимаю, что плакать средь белого дня, стоя посреди хлебного магазина - это глупо. Но я снова ничего не могла поделать с этими двумя слезами.